Эвакуация Москвы
Первые отъезжающие
Еще до Бородинского сражения, после оставления Смоленска по Москве пошли слухи о возможной сдаче города, о непобедимости неприятеля, о страшном разорении, творимом всюду Великой армией, и, несмотря на решительные заявления М.И. Кутузова и московского генерал-губернатора Ф.В. Ростопчина, многие жители города сочли за лучшее покинуть город.
Вид Москвы от Троицких ворот Кремля до пожара. Художник Ф.Я. Алексеев
Вот что, например, пишет москвичка М.А. Волкова своей петербургской подруге В.А. Ланской 15 (27) августа: «Вчера мы простились с братом и его женой. Они поспешили уехать, пока еще есть возможность достать лошадей, так как у них нет своих. Чтобы проехать 30 верст до имения Виельгорских, им пришлось заплатить 450 рублей за девять лошадей. В городе почти не осталось лошадей, и окрестности Москвы могли бы послужить живописцу образцом для изображения бегства египетского. Ежедневно тысячи карет выезжают во все заставы и направляются одни в Рязань, другие в Нижний и Ярославль. Как мне ни горько оставить Москву с мыслию, что, быть может, никогда более не увижу ее, но я рада буду уехать, чтобы не слыхать и не видеть всего, что здесь происходит…». В скором времени Волкова действительно покидает Москву и следующее свое письмо подруге от 20 августа (1 сентября) пишет уже из Рязани: «Почти два часа, как мы приехали в Рязань. Я узнала, что завтра идет почта в Москву, и пользуюсь случаем, чтобы написать тебе, дорогой друг. Скрепя сердце переезжаю я из одной губернии в другую, ничего не хочу ни видеть, ни слышать, 16-го числа нынешнего месяца выехала я из родного, милого города нашего. Сутки пробыли мы в Коломне; думаем пробыть здесь завтрашний день, а потом отправимся в Тамбов, где поселимся в ожидании исхода настоящих событий. Мы едем благополучно, но ужасно медленно двигаемся, так как не переменяем лошадей. Везде по дороге встречаем мы только что набранных солдат, настоящих рекрутов, и города в центре страны имеют совершенно военный вид». Характерно и то решение, которое принимает семья М.А. Волковой, достигнув Тамбова: «…наконец мы дотащились сюда и намерены здесь ожидать решения нашей участи. Если матушка-Москва счастливо вырвется из когтей чудовища, мы вернемся; а ежели погибнет родимый город, то отправимся в Саратовское наше имение…».
После Бородинского сражения
Те же, кто доверился бодрым и воинственным заверениям «московского главнокомандующего», либо же не имел возможности покинуть Москву из-за финансовых трудностей, или по обязанности, продолжали с волнением следить за новостями и слухами, доходившими с курьерами из-под Можайска и по большей части не сулившими горожанам ничего хорошего. С каждой верстой, отданной неприятелю, жителей в Москве становилось все меньше. Однако даже в этом на половину опустевшем городе жителей было так много, что их последовательная эвакуация могла бы занять неделю, или больше. Поэтому любая неблагоприятная новость из штаба русской армии могла стать поводом для массовой паники, давки и грабежей. Первой такой новостью стало сообщение об отступлении русских после Бородинского сражения. В глазах многих обывателей это отступление было равносильно сообщению о том, что французы уже в Москве: люди в панике бросались к своим домам, наскоро собирали самые необходимые вещи, заколачивали окна домов, закапывали свои сокровища и сбережения, направлялись к городским заставам, где целый день наблюдалась давка, ругань, крики.
Но оставались и те, кто все еще верил в спасение Москвы, в новую «Московскую битву», которая уничтожит французов и низвергнет Буанапарте. Когда же началось шествие войск через город, многие были уверены, что армия остановится в районе китай-городских укреплений. «С рассветом мы были уже в Москве, - пишет С.И. Маевский, - Жители ее, не зная еще вполне своего бедствия, встречали нас как избавителей; но узнавши, хлынули за нами целою Москвою! Это уже был не ход армии, а перемещение целых народов с одного конца света на другой». Паники добавляли и носившиеся по городу по приказу М.И. Кутузова кавалеристы, кричавшие «Спасайтесь! Спасайтесь!».
Спешные сборы
Москвичи, не веря глазам и ушам своим, бросались к своим домам. Всем катастрофически не хватало лошадей, а те, кому они доставались часто быстро их лишались: «При выезде из заставы я приобрел себе дорожных товарищей, - пишет И.И. Лажечников, - шесть или семь дюжих мужичков. Они не преминули упрекнуть меня за оставление первопрестольной столицы, и если б не быстрота лошадей в моей повозке, мне пришлось бы плохо».
Из Москвы в разные стороны не разбирая дороги, происхождения и звания шла ие ехала громадная толпа людей, наскоро собравших все необходимое в дорогу. Вот, что вспоминал об этом «стихийном бегстве» С. Маракуев: «Только мы выехали на равнину, то представилось нам зрелище единственное и жалостное: как только мог досягать взор, вся Московская дорога покрыта была в несколько рядов разными экипажами и пешими, бегущими из несчастной столицы жителями; одни других опережали и спешили, гонимые страхом, в каретах, колясках, дрожках и телегах, наскоро, кто в чем мог и успел, с глазами заплаканными и пыльными лицами, окладенные детьми различных возрастов. А и того жалостнее: хорошо одетые мужчины и женщины брели пешие, таща за собой детей своих и бедный запас пропитания; мать вела взрослых, а отец в тележке или за плечами тащил тех, которые еще не могли ходить, всяк вышел наскоро, не приготовясь, быв застигнут нечаянно, и брели без цели и большей частью без денег и без хлеба. Смотря на эту картину бедствия, невозможно было удержаться от слез. Гул от множества едущих и идущих был слышен весьма издалека и, сливаясь в воздухе, казался каким-то стоном, потрясающим душу...».
Грабежи и убийства
Естественно, это паническое отступление стало для лихих людей поводом поживиться оставленным в домах и церквях добром, а также пограбить беззащитных горожан, забравших самое ценное из своих домов.
Генерал-губернатор Ф.В. Ростопчин
Ф. Глинка рассказывает, что во все время эвакуации жителей колокола московских башен молчали: «Узнав, что ночные удальцы московские, говоря просто, сбирались ухнуть на добычу и на грабеж, расторопный граф Ростопчин приказал запереть колокольни и обрезать веревки». Тех же, кто успевал без приключений выбраться из города, поджидала опасность на дороге. И.И. Лажечников в своих мемуарах описывает необычайно страшную сцену: «…На заре, под Островцами, я сошел с повозки и мимоходом взглянул в часовню, которая стояла у большой дороги. Вообразите мой ужас: я увидел в часовне обнаженный труп убитого человека... Еще теперь, через сорок лет, мерещится мне белый труп, бледное молодое лицо, кровавые, широкие полосы на шее, и над трупом распятие...».
Вступление французов в Москву
К вечеру этого страшного дня передовые части Великой армии стали втягиваться в город и начались первые пожары. Вот как описывает этот момент Ф. Глинка, который одним из последних выезжал из города: «…Вдруг как будто бы из глубокого гробового безмолвия выгрянул, раздался крик: «Французы! Французы!» К счастью, лошади наши были оседланы. Кипя досадою, я сам разбивал зеркала и рвал книги в щегольских переплетах. Французам не пеняю. Ни при входе, ни при выходе, как после увидим, они ничего у меня не взяли, а отняли у себя прежнее нравственное владычество в Москве. Взлетя на коней, мы понеслись в отворенные сараи за сеном и овсом. В один день, в один час в блестящих, пышных наших столицах, с горделивой чреды прихотливой роскоши ниспадают до последней ступени первых нужд, то есть до азбуки общественного быта. Мелькали еще в некоторых домах и модные зеркала и модные мебели, но на них никто не взглядывал. Кто шел пешком, тот хватался за кусок хлеба; кто скакал верхом, тот нахватывал в торока сена и овса. В шумной, в многолюдной, в роскошной, в преиспещренной Москве завелось кочевье природных сынов степей. В это смутное и суматошное время попался мне с дарами священник церкви Смоленской божией матери. Я закричал: «Ступайте! Зарывайте скорее все, что можно!» Утвари зарыли и спасли. С конным нашим запасом, то есть с сеном и овсом, поскакали мы к Благовещению на бережки. С высоты их увидели Наполеоновы полки, шедшие тремя колоннами. Первая перешла Москву-реку у Воробьевых гор. Вторая, перешед ту же реку на Филях, тянулась на Тверскую заставу. Третья, или средняя, вступала в Москву через Драгомиловский мост. Обозрев ход неприятеля и предполагая, что нам способнее будет пробираться переулками, я уговорил братьев моих ехать на Пречистенку, где неожиданно встретили Петровский полк, находившийся в арьергарде и в котором служил брат мой Григорий, раненный под Бородиным. Примкнув к полку, мы беспрепятственно продолжали отступление за Москву. По пятам за нами шел неприятель, но без натиска и напора. У домов опустелых стояли еще дворники. Я кричал: «Ступайте! Уходите! Неприятель идет». «Не можем уходить, — отвечали они, — нам приказано беречь дома». У Каменного моста, со ската кремлевского возвышения, опрометью бежали с оружием, захваченным в арсенале, и взрослые и малолетние. Дух русский не думал, а действовал… Между тем угрюмо сгущался сумрак вечерний над осиротевшею Москвою; а за нею от хода войск, от столпившихся сонмов народа и от теснившихся повозок, пыль вилась столбами и застилала угасавшие лучи заходящего солнца над Москвою. Внезапно раздался громовой грохот и вспыхнуло пламя. То был взрыв под Симоновым барки с комиссариатскими вещами, а пламя неслось от загоревшегося винного двора за Москвою-рекою…».
| Твитнуть |
|
Код для размещения ссылки на данный материал:
Основные силы русской армии скрытно двинулись форсированным маршем на запад, с севера прикрываясь рекой Пахра. К вечеру, пройдя 21 км., армия вышла на Каширскую дорогу. Тыл армии прикрывал арьергард Н.Н. Раевского, который остановился у Боровского перевоза.
Наполеон находился в Петровском замке и принял проживавшую в Москве владелицу модного магазина француженку М.А. Обер-Шальме и беседовал с ней о потенциальной возможности отмены крепостного права в России. Наполеон обдумывал также план похода на Санкт-Петербург, так как по свидетельствам современников стол его в это день был завален картами и планами наступления на столицу Российской империи.
Иван Иванович Лажечников (1790-1869)
Известный русский литератор Иван Иванович Лажечников родился в семье богатейшего коломенского купца, благодаря любви к наукам и образованию, а также чрезвычайно предприимчивости заслужившего чин коммерции советника. С детства к Ивану были приставлены лучшие как русские, так и французские учителя, которые позволили молодому наследнику получить лучшее европейское образование, а главное заложить в нем интерес к наукам и литературе.
В ходе правления императора Павла I отец Лажечникова был по доносу заключен в Петропавловскую крепость и, хотя вскоре был освобожден, это нанесло непоправимый удар деловой репутации Лажечниковых и их материальному благосостоянию. Вследствие этого Иван был вынужден поступить на службу в архив иностранной коллегии, а затем в канцелярию московского генерал-губернатора, где и продолжил свое обучение.
Всеобщее одушевление от приезда в Москву императора Александра, коснувшееся и молодого чиновника, заставило Ивана вопреки воли родителей поступить в ополчение, в составе которого он прошел всю Отечественную войну и заграничные. К концу кампании И.И. Лажечников был уже адъютантом графа А.И. Остермана-Толстого.
Военную службу Лажечников оставил только в 1819 г., вернувшись к чиновничьей службе: сначала он стал директором училищ Пензенской губернии, затем – визитатором саратовских училищ, еще позже – директором казанской гимназии. Вернулся в Москву Иван Иванович только в 1826 г., оставив службу и занявшись вплотную литературой.
О войне 1812 года Иван Иванович Лажечников оставил несколько разновременных мемуаров, из которых самыми известными являются «Новобранец 1812 года» и «Походные записки русского офицера».
4 (16) сентября 1812 года
Пожары в Москве. Захват Пинска
Персона: Иван Акинфиевич Тутолмин
Московский пожар
3 (15) сентября 1812 года
Наполеон в Кремле. Бой при Горбацевичах
Персона: Федор Федорович Эртель
Иностранцы на русской службе: Леонтий Леонтьевич Беннигсен
2 (14) сентября 1812 года
Наполеон вступил в Москву
Персона: Федор Владимирович Акинфов
Оставление Москвы
1 (13) сентября 1812 года
Военный совет в Филях
Персона: Леонтий Леонтьевич Беннигсен
Военный совет в Филях: «один час решает судьбу отечества»
31 августа (12 сентября) 1812 года
Бой под Звенигородом
Персона: Луи Франсуа Барон де Лежён
Воспоминания французов о Бородино