«Война и мир» Л.Н. Толстого
Роман графа Л.Н. Толстого «Война и мир» буквально взорвал литературный мир Петербурга и всей остальной Российской империи. Такого романа никто не ожидал – последний большой юбилей Отечественной войны прошел в 1862 году, последние несколько лет вся страна была занята Великими реформами, в обществе нарастали противоречивые настроения, да и о самом Толстом, затворившемся в своем селе, не было ничего слышно… и вдруг – «Война и мир».
История замысла романа в пересказе звучит как анекдот: Лев Николаевич Толстой собрался написать обстоятельную книгу о декабристе, возвращающемся с семейством в Россию, и начал… с 1805 года: «Невольно от настоящего я перешёл к 1825 году… Но и в 1825 году герой мой был уже возмужалым, семейным человеком. Чтобы понять его, мне нужно было перенестись к его молодости, и молодость его совпала с … эпохой 1812 года… Ежели причина нашего торжества была не случайна, но лежала в сущности характера русского народа и войска, то характер этот должен был выразиться ещё ярче в эпоху неудач и поражений…». Впервые отрывок из романа был опубликован в «Русском вестнике» в 1865 г., позже вышли и остальные части.
Историческое повествование занимает в романе довольно большую часть, иногда даже слишком замедляя развитие действия – этот художественный недостаток зачастую выделяют критики творчества Толстого. К тому же более всего нелестных отзывов Л.Н. Толстой получил именно от критиков исторической части романа, причем как от очевидцев войны, так и от ее исследователей.
Критика очевидцев
Раздраженный комментарий А.С. Норова о романе «Война и мир» – один из самых известных окликов от очевидцев событий. Отзыв А.С. Норова в 1868 г. (т.е. сразу по выходу романа) приводит Г. Данилевский в статье «Поездка в Ясную Поляну» («Исторический вестник», 1886 г.): «Я сам был участником Бородинской битвы и близким очевидцем картин, так неверно изображенных графом Толстым, и переубедить меня в том, что я доказываю, никто не в силах. Оставшийся в живых свидетель Отечественной войны, я без оскорбленного патриотического чувства не мог дочитать этого романа, имеющего претензию быть историческим».
Более всего А.С. Норова оскорбила подробность, что «Кутузов, принимая в Цареве-Займище армию, более был занят чтением романа Жанлис – «Les chevaliers du Cygne» («Рыцари лебедя»), чем докладом дежурного генерала. И есть ли какое вероятие, чтобы Кутузов, видя перед собою все армии Наполеона и готовясь принять решительный, ужасный с ним бой, имел время не только читать роман Жанлис, но и думать о нем? (…) До Бородина, под Бородиным и после него мы все, от Кутузова до последнего подпоручика артиллерии, каким был я, горели одним высоким и священным огнем любви к отечеству и, вопреки графу Льву Толстому, смотрели на свое призвание, как на некое священнодействие. И я не знаю, как посмотрели бы товарищи на того из нас, кто бы в числе своих вещей дерзнул тогда иметь книгу для легкого чтения, да еще французскую, вроде романов Жанлис».
При этом Г. Данилевский отмечает, что, вынужденный собирать источники для некролога вскоре умершего А.С. Норова, он наткнулся на книгу «Похождения Родерика Рандома», где было помечено рукой покойного: «Читал в Москве, раненый и взятый в плен французами, в сентябре 1812 г.».
Пример Норова демонстрирует, как ветераны войны 1812 года, забывая о реальных фактах, начинали жить патриотическим мифом и высказывали претензии к роману Толстого, исходя из этого самого мифа.
Критику другого рода проводит князь П.А. Вяземский, так же очевидец войны, увидевший выход романа Толстого. Более всего его задевает описание появления императора Александра I перед народом с бисквитом в руке:
«...А в каком виде представлен император Александр в те дни, когда он появился среди народа своего и вызвал его ополчиться на смертную борьбу с могущественным и счастливым неприятелем? Автор выводит его перед народом - глазам своим не веришь, читая это - с «бисквитом, который он доедал». (…) Если отнести эту сцену к истории, то можно сказать утвердительно, что это - басня; если отнести ее к вымыслам, то можно сказать, что тут еще более исторической неверности и несообразности. Этот рассказ изобличает совершенное незнание личности Александра I. Он был так размерен, расчетлив во всех своих действиях и малейших движениях, так опасался всего, что могло показаться смешным или неловким, так был во всем обдуман, чинен, представителен, оглядлив до мелочи и щепетливости, что, вероятно, он скорее бросился бы в воду, нежели решился показаться перед народом, и еще в такие торжественные и знаменательные дни, доедающим бисквит. (…) История и разумные условия вымысла тут равно нарушены...» (князь П.А. Вяземский. Воспоминания о 1812 г., «Русский архив», 1869 г.).
Здесь Вяземский обвиняет Толстого не только в исторической ошибке, но и в нарушении художественного правдоподобия. Надо сказать, что Толстой на этот выпад среагировал, указав точную страницу из мемуаров С. Глинки, где якобы указано о бросании бисквитов, правда, у Глинки на указанной странице говорится о другом, что вызывает закономерный вопрос: а как, собственно, Толстой работал с источниками?
Критика исследователей
Сам Толстой писал о проверяемости всех фактов, упомянутых в романе: «Везде, где в моем романе говорят и действуют исторические лица, я не выдумывал, а пользовался материалами, из которых у меня во время моей работы образовалась целая библиотека книг, заглавия которых я не нахожу надобности выписывать здесь, но на которые всегда могу сослаться».
Виктор Шкловский, составивший «формально-социологическое исследование» о романе Толстого, замечает, что при этом количество книг в этой «целой библиотеке», не превышало 50 экземпляров, т.е. умещалось на двух полках, тогда как, например, библиотека Дениса Давыдова по истории этой эпохи вмещает до полутора тысяч томов.
Военный историк Витмер замечает об основных источниках Толстого: «По нашему мнению, Тьер и Михайловский-Данилевский не единственные и даже не главнейшие произведения этой эпохи. Мало того, оба эти писателя, включая сюда и графа Сегюра, - писатели наиболее красноречивые, но едва ли не наименее достойные веры из всех, описавших войну 1812 года...».
Таким образом, критики Толстого отмечают, что, во-первых, писатель пользовался ограниченным набором литературы о войне, во-вторых, совершенно произвольно, согласуясь скорее с требования художественной целесообразности, чем достоверности, выбирал из имеющихся у него материалов необходимые факты. К тому же сохранился и совсем дискредитирующий отзыв о работе Толстого с источниками при написании романа, оставленный Н.П. Петерсоном в статье «Из записок бывшего учителя»:
«...Во время печатания этого произведения Лев Н-ч и заходил в Чертковскую библиотеку. Однажды он попросил меня разыскать все, что писалось о Верещагине, который в двенадцатом году был отдан Растопчиным народу на растерзание как изменник. Помню, я собрал множество рассказов об этом событии, газетных и других, так что пришлось поставить особый стол для всей этой литературы. Лев Н-ч что-то долго не приходил, а когда пришел и я указал ему на литературу о Верещагине, то он сказал, что читать ее не будет, потому что в сумасшедшем доме он встретил какого-то старика-очевидца этого события, и тот ему рассказал, как это происходило».
Такая большая маленькая история
Лучше всего о методе, которым пользовался Толстой и который повлек за собой эти неточности и критические отзывы, написал П.В. Анненков (1812\13-1887) в своей статье «Исторические и эстетические вопросы в романе гр. Л.Н. Толстого «Война и мир».
Анненков указывает на то, что историческая часть романа Л.Н. Толстого построена на «маленькой истории», т.е. наборе «нескромных откровений, частных разоблачений, тайных записок» и т.п. При этом художественная убедительность требует от автора отказаться от сомнений и диалектических представлений, что порождает удивительный эффект – отобранные автором факты «маленькой истории» приобретают универсальное значение и формируют новые мифы об эпохе:
«Из этого выходит, что «маленькая» история, положенная в основу образов, вдруг заявляет горделивую претензию раздавать окончательные приговоры лицам и событиям, как будто вся сущность предметов исчерпана ею вполне. Суд свершается, таким образом, не совсем законным, компетентным судьей. (…) Роман принуждает его, вследствие внутреннего своего распорядка, вследствие необходимой для себя экономии, ограничиться всего чаще одной чертой, одной скудной чертой, чтобы, раздув и распространив ее до неимоверных границ, он -- этот непризванный судья -- мог в ней одной заключить и все основания, поводы и причины своего приговора людям и событиям. Таким образом, «маленькая» история, сделавшись романом, решает вопрос о личности Кутузова на основании некоторых слов, сказанных им там и сям, и на основании мины, взятой им при том и другом случае; вопрос о личности Сперанского -- на основании его искусственного смеха и программы, устроенной им для разговоров за столом; вопрос о проигрыше битвы под Аустерлицем -- на основании влияния молодых генералов-любимцев, окружавших императора Александра, и измены своему долгу у остальных, что стоило бы разъяснения... и т. д.»
Надо сказать, что сам Толстой занимал странную позу по отношению к своему роману. В 1871 году он писал Фету: «Как я счастлив,… что писать дребедени многословной вроде „Войны“ я больше никогда не стану». Когда в 1909 году посетитель Ясной Поляны начал восхищаться его романом, Толстой заявил: «Это всё равно, что к Эдисону кто-нибудь пришёл и сказал бы: „Я очень уважаю вас за то, что вы хорошо танцуете мазурку“. Я приписываю значение совсем другим своим книгам».
Возможно, эта поза стала своеобразной реакцией на обсуждение романа в печати, возможно, это было особое литературное кокетство или даже некий рекламный ход самого Толстого.
| Твитнуть |
|
Код для размещения ссылки на данный материал:
В Вильно с гвардией прибыл великий князь Константин Павлович, который официально приветствовал Кутузова как победителя.
3 (15) декабря 1812 года
Платов вступил в Ковно
Персона: Афанасий Иванович Красовский
Сокровища Наполеона
2 (14) декабря 1812 года
Бой при Ковно
Персона: Василий Сергеевич Ланской
Польское государство в эпоху наполеоновских войн
1 (13) декабря 1812 года
Ней организовывает оборону
Персона: Василий Верещагин
Василий Верещагин
30 ноября (12 декабря) 1812 года
Мюрат прибыл в Ковно
Персона: Алексей Петрович Ермолов
А.П. Ермолов: «сфинкс новейших времен»
29 ноября (11 декабря) 1812 года
Потери французов под Вильно
Персона: Дирк ван Гогендорп
На пути к Вильно: «второй Смоленск»